Где-то называется Верность, где-то Преданность, автора не нашла
Негромко хлопнув, затворилась дверь,
А в след смотрели карие глаза.
Ну что ж ,собака, сделаешь теперь?
А с шерсти на пол сорвалась слеза.
Лежал на полке, слушал стук колес,
А поезд уносил кудато вдаль,
Вздыхал один в квартире верный пес -
В глазах слеза, застывшая печаль.
Соседка принесла ему еду,
Но отвернулся, в лапы спрятав нос,
Как буд то бы в тумане... иль в бреду
Лишь только вздернулся и опустился хвост.
Четыре дня! Четыре долгих дня,
И вот уж поез мчит его назад!
Он рад родного города огням
И встрече предстоящей очень рад!
Взбежал по лестнице - и ключ в замок,
Ах, кажется все было так давно,
Родного дома преступил порог,
А в комнате... Разбитое окно.
Нос по ветру, ища знакомый след,
Собака шла по запаху, но вот,
Упала, обессиленная в снег
Не веря, что ее он бросить мог.
А карие глаза глядели вдаль,
Замерзли лапы и поджался хвост
И воем с глотки вырвалась печаль,
Но вдруг задвигался холодный черный нос.
Знакомый запах? Да! Знаком! Знаком!
И лапы позабыли вдруг про боль -
Вперед, за милым слабым ветерком
Влекла его собачая любовь!
Сбивая лапы в кровь о мерзлый лед,
Спешила, красный высунув язык
Туда, где человек, скучая, ждет,
Что б радостный его услышать вскрик,
Что б заглянуть в счастливые глаза,
Услышать ласковый, знакомый смех!
Но... Заскрипели, взвизгнув, тормоза
Отбросив пса на мягкий рыхлый снег.
Ползком вперед, а сзади следом кровь,
Туда, где свет горит в родном окне
Влекла его собачая любовь
Но... Не дополз... Уткнулся мордой в снег.
А в даль глядят потухшие глаза,
Как буд-то видят, что не видно мне.
На шерсти - белым хрусталем слеза,
А с неба падает пушистый мягкий снег...
Птичий рынок. Смешались звуки.
Лай. Мяуканье. Гомон. Трели.
Продаюсь я в чужие руки.
Продаюсь уже две недели.
Я озяб. Я устал. Простужен.
Что вы ходите здесь кругами?
Мне хозяин другой не нужен.
Мне бы снова вернуться к маме.
Солнце к лесу склонилось низко.
Птичий рынок. Апрель. Суббота.
Вот опять начинают тискать -
Непонятная фифа в ботах.
Сбился набок берет упрямо,
Шарф нелепый на шее тонкой.
- Вы бы мимо гуляли, дама.
Вам бы лучше купить болонку.
Вряд ли сможем ужиться вместе.
На меня не найти управу.
Я пока лишь комочек шерсти,
Но ведь вырасту волкодавом.
Мне бы степь без конца и края,
Ту, где ветер свободой пахнет,
Ту, где солнце встречают лаем,
А в квартире у вас зачахну.
Только фифа вдруг близоруко
Заглянула в глаза с тревогой
И спросила:
- Ты будешь другом?
Я устала быть одинокой.
Столько смысла и столько боли,
Было в этом простом вопросе,
Что нечаянно, поневоле
Я лизнул её тёплый носик.
Носик сморщился так умильно...
До чего ж хороша суббота!
Я вот вырасту, стану сильным
И порву всех за фифу в ботах.
Льды все туже сжимает круг,
Весь экипаж по тревоге собран.
Словно от чьих-то гигантских рук,
Трещат парохода седые ребра.
Воет пурга среди колких льдов,
Злая насмешка слышится в голосе:
- Ну что, капитан Георгий Седов,
Кончил отныне мечтать о полюсе?
Зря она, старая, глотку рвет,
Неужто и вправду ей непонятно,
Что раньше растает полярный лед,
Чем лейтенант повернет обратно!
Команда - к Таймыру, назад, гуськом!
А он оставит лишь компас, карты,
Двух добровольцев, веревку, нарты
И к полюсу дальше пойдет пешком!
Фрам - капитанский косматый пес,
Идти с командой назад не согласен.
Где быть ему? Это смешной вопрос!
Он даже с презреньем наморщил нос,
Ему-то вопрос абсолютно ясен!
Встал впереди на привычном месте
И на хозяина так взглянул,
Что тот лишь с улыбкой рукой махнул:
- Ладно, чего уж... Вместе так вместе!
Одежда твердеет, как жесть под ветром,
А мгла не шутит, а холод жжет,
И надо не девять взять километров,
Не девяносто, а - девятьсот!
Но если на трудной стоишь дороге
И светит мечта тебе, как звезда,
То ты ни трусости, ни тревоги
Не выберешь в спутники никогда!
Вперед, вперед, по торосистым льдам!
От стужи хрипит глуховатый голос.
Седов еще шутит: - Ну что, брат Фрам,
Отыщешь по нюху Северный полюс?
Черную шерсть опушил мороз,
Но Фрам ничего - моряк не скулящий.
И пусть он всего лишь навсего пес -
Он путешественник настоящий!
Снова медведем ревет пурга,
Пища - худое подобье рыбы.
Седов бы любого сломил врага:
И холод, и голод. Но вот цинга...
И ноги, распухшие, точно глыбы...
Матрос расстроенно-озабочен,
Сказал: - Не стряслось бы какой беды.
Путь еще дальний, а вы не очень...
А полюс... Да бог с ним! Ведь там, между
прочим,
Все то же: ни крыши и ни еды...
Добрый, но, право, смешной народ!
Неужто и вправду им непонятно,
Что раньше растает полярный лед,
Чем капитан повернет обратно!
И, лежа на нартах, он все в метель,
Сверяясь с картой, смотрел упрямо,
Смотрел и щурился, как в прицел,
Как будто бы видел во мраке цель,
Там, впереди, меж ушами Фрама.
Солнце все ниже... Мигнуло - и прочь...
Пожалуй, шансов уже никаких.
Над головой - полярная ночь,
И в сутки - по рыбине на двоих...
Полюс по-прежнему впереди.
Седов приподнялся над изголовьем:
- Кажется, баста! Конец пути...
Эх, я бы добрался, сумел дойти,
Когда б на недельку еще здоровья...
Месяц желтым горел огнем,
Будто маяк во мгле океана.
Боцман лоб осенил крестом:
- Ну вот и нет у нас капитана!
Последний и вечный его покой:
Холм изо льда под салют прощальный,
При свете месяца как хрустальный,
Зеленоватый и голубой...
Молча в обратный путь собрались.
Горько, да надо спешить, однако.
Боцман, льдинку смахнув с ресниц,
Сказал чуть слышно: - Пошли, собака!
Их дома дела и семейства ждут,
У Фрама же нет ничего дороже,
Чем друг, что навеки остался тут,
И люди напрасно его зовут:
Фрам уйти от него не может!
Снова кричат ему, странный народ,
Неужто и вправду им непонятно,
Что раньше растает полярный лед,
Чем Фрам хоть на шаг повернет обратно!
Взобрался на холм, заскользив отчаянно,
Улегся и замер там недвижим,
Как будто бы телом хотел своим
Еще отогреть своего хозяина.
Шаги умолкли, и лишь мороз
Да ветер, в смятенье притихший рядом,
Видели, как костенеющий пес
Свою последнюю службу нес,
Уставясь в сумрак стеклянным взглядом.
Льдина кружится, кружат года,
Кружатся звезды над облаками...
И внукам бессоннейшими ночами,
Быть может, увидится иногда,
Как медленно к солнцу плывут из мрака
Герой, чье имя хранит народ,
И Фрам - замечательная собака,
Как черный памятник вросшая в лед!
На асфальте сидит дворняга
На асфальте сидит дворняга,
В клочьях шерсть, и в глазах печаль,
Солнце жжет, хочет пить бедняга…
Но прохожим его не жаль.
Все в заботах своих погрязли,
Да и я-то сама, как все…
Дома лают свои собаки.
… Плачет сердце об этом псе.
Да была бы я побогаче,
Я б забрала тебя с собой!…
Это горе твое собачье
Отняло у меня покой.
Мне глаза твои снятся ночью,
Что помочь тебе не смогла…
Не вмешалась в судьбу собачью,
Пожалела…, но не взяла.
Обращаясь с собакой гадко,
Гадим в душу самим себе…
Сердце, не было б ты жестоко,
Сколько б света нашлось в тебе!
В клочьях шерсть, и в глазах печаль,
Солнце жжет, хочет пить бедняга…
Но прохожим его не жаль.
Все в заботах своих погрязли,
Да и я-то сама, как все…
Дома лают свои собаки.
… Плачет сердце об этом псе.
Да была бы я побогаче,
Я б забрала тебя с собой!…
Это горе твое собачье
Отняло у меня покой.
Мне глаза твои снятся ночью,
Что помочь тебе не смогла…
Не вмешалась в судьбу собачью,
Пожалела…, но не взяла.
Обращаясь с собакой гадко,
Гадим в душу самим себе…
Сердце, не было б ты жестоко,
Сколько б света нашлось в тебе!
взято тут http://lunnyisvet.jimdo.com/%D0%B3%D...3%D1%80%D0%B5/
автора не нашла
Последний раз редактировалось Хатуль мадан; 08.10.2013 в 11:23.
Посвящается собакам
Собачья судьба, одно слово, взгляни: рождаются, где мы скажем.
Когда, от кого – не решают они. Нет выбора. Мы их «вяжем».
Они дышат гарью в больших городах, едят, что дадут, без звука.
И благом считают огромным, когда Хозяин протянет руку.
Взрослеют, стареют, седеют они, хозяйскому слову послушны.
И в срок, когда сочтены их дни, вручают нам свои души.
Они умирают у нас на руках. Для них мы вечны.
Ведь век так короток у собак в сравнении с человечьим.
Прощаюсь. Стекает слеза по щеке. Но знаю: привычным итогом
Появится мысль о новом щенке. Быть трудно собачьим богом . . .
Автор: Елена Резникова
Мне жалко тех, кто нас не понимает
Цитировать